Бессердечно влюбленный  - Маргарита Ардо

– Щипцы для завивки ресниц, – покраснела Вика.

– Страшная штука, – вырвалось у меня. – А можно я пока с прямыми ресницами похожу?

Мы рассмеялись, и на душе стало легче. Вроде бы и не так душно. И спустя полчаса мне удалось опустить стекло на сантиметр. Победа!

* * *

Я трамбую снег. Я-трам-бую-снег. С тусклой подсветкой из пристроенного на шапке телефона. Ужасно холодно, бельё мокрое. Потому что дышать нечем. Оттого потею, и движения у меня вялые. Сама я неуклюжая и медленная, как только что разбуженный медведь. Время тянется – мы тут, наверное, уже сутки. Хотя не знаю точно. Постоянно что-то мерещится. То звуки, то вспышки. Глаза слипаются. Но спать нельзя. Я-трам-бую-снег.

Мише труднее. В сто тысяч раз. Он умудрился всё-таки разобрать боковую дверцу, что-то сделать в механизме и, опустив стекло, начал яростно крошить плотную утрамбованную серую стену, от которой тянуло холодом.

– Я вытащу тебя! Мы выберемся! – так твёрдо сказал он, что я ему поверила.

Все проблемы у нас в голове. Стоит перестать думать и просто делать то, что должен делать, становится проще. Мышца воображения у меня хорошо прокачана, и она единственная не болела и не стыла. Поэтому я представила, что мы шахтёры. А шахтёры каждый день на работу ходят что-то долбить в темноте. А оленеводы Дальнего Севера каждый день в снегах пасут оленей. Там холода покруче, кстати. Вот из нас с Мишей получились эдакие мутанты: шахтоды. Посмеялись над этим с Мишей, пока он отламывал крышку от бардачка, – лыжной палкой много не накопаешь. Правда, от смеха дышать ещё труднее.

У нас всё пошло в ход: второй лыжной палкой удалось разбить воткнувшееся в скалу растрескавшееся стекло (Миша сказал, что в нише должен быть ещё воздух); и светодиодный фонарик, который я купила в подарок Ромке, на лоб Мише очень удобно наделся, и огнетушитель, им я трамбую снег – тот, который отбрасывает вниз Миша, разрыхлив ледяную корку острым концом лыжной палки. Потом он копает дверцей от бардачка. Уже встал в полный рост. Ничего себе нас накрыло… Пригодился и картонный стаканчик из-под кофе; и бутылочка с водой; и шоколад с сыром (прости Даха!).

Едва я начинала себя жалеть, я смотрела на Мишу, работающего без остановки в этой жуткой холодной тьме, и становилось стыдно. Сразу тренер с айкидо вспоминался со своим: «Нельзя дожидаться того, что тебя ждёт. К этому надо идти[57]».

Миша так и делал, хоть и молча. Сконцентрированно до предела. Последние пару часов гораздо медленнее. Иногда казалось – на последнем дыхании. Но не знаю, что могло бы его остановить. Точнее, знаю, но об этом не думаю. Слишком страшно. Потому что как никогда близко…

– Дело есть у нас. В самый жуткий час. Мы волшебную косим трын-траву[58], – сказал мне вначале Миша.

Теперь он уже молчал. Но шевелился, и ко мне долетал снег. Так что и у меня было дело. Мне нечем дышать – я трамбую снег. Мне холодно – я трамбую снег. Меня клонит в сон – я трамбую снег. Мне страшно – я трамбую снег. Это мой настоящий момент, я рада, что он ещё есть.

Самураи не сдаются. Миша – самурай. Я его половина, та – которая снег трамбует…

И отчаянно молится. Беззвучным громким криком на всю Вселенную.

* * *

Руки уже не поднимались. Даже на автомате. Невозможно тесно. Я – чёртов снежный крот. Но снег стал светлее. Или мне так хотелось. Слышатся голоса. Шум. Спасатели? Не знаю. Это уже не в первый раз. Сил кричать нет. Лицо всё в снежной крошке. Отрываешь рот, ледяное крошево сыплется вовнутрь. Топлю собой снег и глотаю снег. А голоса нет.

– Эй! – попытался я всё же гаркнуть. – Я здесь.

Слабо вышло. В ответ тишина. Чёрт! Опять померещилось. Сознание уже не в первый раз начинало плыть, словно кто-то схватил за горло и душит. Пот на висках ледяной. Но я не один, за мной Вика. Я ей пообещал… Я должен…

«Ещё один раз», – сказал я себе, и не знаю какими силами ткнул по корке над головой. Раздался страшный хруст. В глаза брызнул свет. В нос – воздух. В уши – звуки и разные слова. На голову – снег и чей-то ботинок. Э-э… Мелькнула рыжая лопата. Всё завертелось. Фонари. Кусок сизого неба над головой. Исчез ботинок, появилась чья-то рука, и я увидел знакомое лицо. Красное и напряжённое. Как обычно, без шапки.

– Папа?.. – хрипло выговорил я.

– Мишка… Мишка? Мишка! – заорал не своим голосом отец. И куда-то в сторону ещё громче: – Он здесь!!! Все сюда!

Отец схватил меня за руки и, дёрнув с силой, вытащил наружу. Я повалился на снег, но полез обратно в сторону своей норы:

– Вика… там Вика!

– Сейчас и Вику вытащим! Сейчас, Мишутка!!! – орал, как ненормальный, отец. Или мне так казалось. И по-английски: – Сюда! Там ещё девушка! Она там! Скорее!!! Осторожно!!!

Вокруг засуетились какие-то люди. Кричат, шумят. На французском, что ли? Целая армия. Проплыл в воздухе вертолёт. А откуда тут взялся Егор Добров и его пацаны?! Машут руками. Рожи довольные. Классные у них лопаты… Как мне не хватало лопаты…

Я попытался сесть. С третьей попытки получилось. Отец сжал мои щёки и склонился надо мной:

– Живой! Чёрт, Мишка, живой! Живой!!! Мишутка, скажи, где болит?! Что-то болит?

– Нет, – проворочал я языком, упорно пытаясь встать. – Вика… Дай… лопату.

Отец развернул меня, бодрого, как потрошёная тушка бройлера, и показал:

– Какая лопата?! Вот она, твоя Вика!

Ребята-спасатели бережно, как чудо, вытащили на свет Божий, под свет прожекторов, мою Вику. Я хватанул воздуха открытым ртом, а сердце сжалось. Вика моргала и жмурилась, маленькая и покрытая снегом, замученная, в своей красной курточке с мобильным телефоном, вставленным за отворот шапки.

– Миша, где Миша?! – еле слышно повторяла она, вертя головой. В руках огнетушитель.

Мой верный боевой товарищ. Любимая.

И пусть шевелиться было почти невозможно от усталости, я опёрся о плечо отца и всё-таки встал. Шатнулся. Он поддержал меня под руку. Подставил плечо. Повёл. На каком-то десятом дыхании я сделал два шага до Вики и снова рухнул в снег. Рядом с ней.

– Я тут.

– Миша… – выдохнула она, еле живая, расширив свои ясные голубые глаза, два неба.

– Я тут, – повторил я с сипом, через колючки в дерущем горле, обнял и прижался лбом к её лбу. – С тобой.

А она обняла меня. И мы замолчали друг другом. Жизнь, она больше слов.

Кто-то набросил нам на плечи одеяла. Кто-то тянул стаканчики от термоса. Спасатели и Добров со своими ребятами поздравляли друг друга и жали руки. Отец улыбался и что-то кричал, кажется, вертолёту.